приоритетов в коминтерновской политике была заметна и на Востоке. В Китае это нашло выражение в образовании «единого антиимпериалистического фронта КПК и руководимого Сунь Ятсеном Гоминьдана посредством индивидуального вступления коммунистов в эту партию при безусловном сохранении их политической самостоятельности»[371].

Молотов не только обсуждал в ПБ вопросы Коминтерна. Он занимался его финансированием по схеме, описанной Бажановым: «На заседания ни один представитель компартии никогда не допускается. Докладывает только генеральный секретарь Коминтерна Пятницкий. Молотов распределяет манну беспрекословно и безапелляционно — соображения, которыми он руководствуется, не всегда для меня ясны… Скрытый перевод средств обеспечивается монополией внешней торговли»[372].

Внешняя политика Советской России была двухслойной. На одном уровне Коминтерн занимался дестабилизацией режимов в капиталистических странах. На другом — Наркомат иностранных дел пытался наладить отношения с теми же странами. Главным неформальным партнером России с начала 1920-х годов становилась Германия. Инициатором сближения выступал главнокомандующий рейхсвером генерал X. фон Зект. В Москве германское руководство нашло заинтересованных партнеров, увидевших возможности для создания с немецкой помощью современного военно-промышленного комплекса и повышения квалификации комсостава. Появлялась возможность сформировать альянс двух партий Версальской системы. Ллойд Джордж, желая решить сразу две главные мировые проблемы — русскую и германскую — путем возвращения Москвы и Берлина в мировую экономическую систему, предложил провести общеевропейскую конференцию в Генуе. Советское руководство моментально ответило согласием. На специально созванной Чрезвычайной сессии ВЦИКа 27 января 1922 года была избрана делегация на Генуэзскую конференцию. Ее возглавил Ленин, но ехать он не собирался. Подготовка к конференции стала центральным вопросом в работе Политбюро, причем Молотов выступал фактическим координатором, взаимодействуя и с Лениным, и с полпредами, и с руководителями Наркоминдела — Чичериным и Литвиновым.

Молотов вспоминал Чичерина как исключительно культурного, европейски образованного человека, искусного переговорщика. Титулярный советник в императорском МИДе и меньшевик, Чичерин всегда был на подозрении. Но чувствовалось, что к Чичерину Молотов испытывал более теплые чувства, чем к его заместителю Максиму Литвинову (Меер-Меноху Валлаху). Литвинова он характеризовал как человека умного, обходительного, хорошо знавшего заграницу, хорошего дипломата. До революции он осуществлял «эксы», занимался контрабандой оружия, сидел во французских и английских тюрьмах. Недоверие к нему, как объяснял Молотов, было связано с привычкой «болтать много лишнего» с иностранцами. Играл роль и фактор его супруги Фэйви Лоу, сохранявшей английское подданство.

Молотов довел до членов делегации инструкции Ленина: поразить своих собеседников суммой советских контрпретензий, примерно вдвое превышающих размер довоенных и военных долгов России, и выдвижением идей пацифизма и всеобщего сокращения вооружений, привлечь внимание к восстановлению народного хозяйства России; никакой коммунистической пропаганды.

15 апреля советская делегация отклонила предложенную Лондоном схему — реституция собственности, признание довоенных и военных долгов при отсрочке погашения последних, свобода деятельности иностранных предпринимателей в России- и вручила документ о контрпретензиях. Переговоры зашли в тупик. Вот только германская делегация, остановившаяся в Рапалло, об этом не знала. Чтобы не остаться в международной изоляции, немцы согласились ночью подписать договор, вынутый из портфеля Чичерина. Это был первый равноправный договор, заключенный двумя государствами после обретения ими статуса республики. Ради отношений с Германией Ленин по существу жертвовал взаимодействием с западными странами. В 1922 году на Германию приходилась уже треть советского импорта (к 1932 году этот показатель достигнет 47 процентов). Два изгоя Европы нашли друг друга.

После Рапалло Генуэзская конференция по инерции катилась еще больше месяца, после чего трансформировалась в конференцию на уровне экспертов в Гааге, тоже не принесшую существенных результатов, — ни в деле политического признания России, ни на ниве развития ее внешнеэкономической деятельности. Молотов подчеркивал: «Итоги Генуи и Гааги подводят черту под попытки немедленно сделать общий переход к новым международным отношениям Советской России с буржуазным капиталистическим миром в ближайшее время. Результаты Генуи и Гааги показывают, с одной стороны, крах империалистических стремлений мирным путем, путем сговоров и дипломатии лишить Советскую Россию отвоеванных кровью и мечом прав на существование социалистической республики. Но вместе с тем этот крах свидетельствует, что перед Советской Россией лежит путь постепенного и длительного отвоевывания новых позиций у капиталистического интернационала. После Генуи и Гааги, таким образом, стало совершенно ясно, что перед партией, по крайней мере, на ближайшее время, есть только один путь — путь внутреннего строительства, путь преодоления внутренних трудностей социалистического развития»[373].

Без Ленина

Болезнь Ленина вновь обострилась, ему становилось все хуже. Преходящие нарушения мозгового кровообращения, апатия, навязчивые состояния, слабость. 23 апреля 1922 года врачи решились извлечь из его шеи пулю Каплан. Появились признаки улучшения здоровья, однако 25 мая в Горках Ленин перенес удар, парализовавший всю правую половину тела. 30 мая он пригласил к себе Сталина, просил его достать цианистый калий[374]. Тот отказался. По рассказам Молотова, вопрос обсуждался на ближайшем же (оно состоялось 1 июня) заседании Политбюро, и поведение Сталина было признано правильным. Именно с конца мая, в предчувствии ухода Ленина, в Кремле начинает функционировать новый руководящий триумвират: Каменев председательствовал на заседаниях ПБ, СНК и к тому же возглавлял Моссовет. Сталин — в Секретариате и Оргбюро (хотя по факту чаще в председательском кресле оказывался более дисциплинированный Молотов). Зиновьев командовал Коминтерном и Петроградом. Договорившись между собой, они могли провести через ПБ или правительство любое решение.

С мая по октябрь Ленин безвыездно находился в Горках, гораздо чаще других (12 раз) его посещал Сталин, и именно на него все больше выплескивалось раздражение. Как только Ленин вновь обрел способность писать (12 июля), он отправил свое первое письмо не Сталину, а Каменеву, причем выдержал его в самом язвительном по отношению ко всей руководящей верхушке форме. Это письмо никогда не публиковалось в ленинских собраниях сочинений, но его фотокопия лежала у Молотова в личном архиве. И понятно почему. «Т. Каменев. Ввиду чрезвычайно благоприятного факта, сообщенного мне вчера Сталиным из области внутр, жизни нашего ЦК, предлагаю ЦК сократить до Молотова, Рыкова и Куйбышева, с кандидатами Кам., Зин. и Томск. Всех остальных на отдых, лечиться. Сталину разрешить приехать на авг. конференцию. Дела зашевелятся — выгодно, кстати, и с деловой точки зрения. Ваш Ленин. Р.5. Приглашаю на днях Вас к себе. Хвастаю моим почерком: среднее между каллиграфическим и паралитическим (по секрету)»[375].

Ленин появился в Кремле 2 октября вопреки возражениям врачей и Политбюро. На следующий день он председательствовал на заседании Совнаркома. «Оно было особенно многолюдно, — свидетельствовала Фотиева. — Пришли все, кто имел хотя бы отдаленное право присутствовать на заседаниях Совнаркома…»[376] Молотов тоже был в зале. Ленин стремился поразить собравшихся